А.Г.Караяни

Опубликовано: Психология и война. -М.: Военный университет. 2003.

Несмотря на многообразие теоретико-методологических подходов к научному анализу войны, все исследователи сходятся на том, что война относится к классу наиболее сложных социальных явлений, в котором решающую роль играют явления психологического порядка. Война многомерна, многолика, изменчива в своей смысловой определенности, неисчерпаема в своем содержании. Она как хамелеон маскируется под иные социальные феномены, теряется в их красках  и формах, оборачивается к человеку одной из своих многочисленных сторон в зависимости от того,  кокой интерес он проявляет к ней: участник он ее событий или холодный исследователь, стремится он укоротить ее век или обеспечить ее бессмертие.

 Подчеркивая это  ее свойство, И. Эренбург писал: «Война сложна, темна и густа, как непроходимый лес. Она не похожа на ее описания, она и проще и сложнее. Ее чувствуют, но не всегда понимают ее участники. Ее понимают, но  не чувствуют позднейшие исследователи»1.

Не случайно одни исследователи называют войну тяжелой патологией общества, социальным заболеванием, другие – скальпелем, удаляющим «раковые опухоли» в международных отношениях, третьи – одним из естественных способов существования мирового сообщества и т.д.

На самом деле есть основания полагать, что война бесстрастна, нейтральна как в политическом, так и в нравственном отношении, что именно люди привносят в нее или высочайшие социальные идеалы, или гнуснейшие человеческие пороки, героизм или шкурничество,  самоотверженность или предательство, славу или позор. Война как зеркало отражает  все стороны жизни наций и государств, отдельных социальных, этнических, конфессиональных групп, личностей, их ценности, цели, стремления, их историю и судьбу. Именно люди делают войну поединком галантных рыцарей или «разборкой» кровожадных убийц, освободительной революцией или агрессией.

Военные события начала нового тысячелетия еще раз отчетливо высветили простые, однако, пожалуй, вековые  истины, гласящие, что:

Во-первых, «от войны» никому в этом мире зарекаться нельзя: ни самому слабому государству, находящемуся на периферии мирового исторического процесса, ни самой мощной державе, пытающейся вершить судьбы мира.

Во-вторых, для того, чтобы взорвать мир, втянуть планету в кровавую войну порой достаточно единичных социальных событий, усилий отдельных людей и даже нелепых случайностей. Для того же, чтобы ее завершить, восстановить мир, порой не хватает усилий всего мирового сообщества, целых исторических эпох и человеческих поколений.

           В-третьих, существующие сегодня и действовавшие в исторической ретроспективе механизмы сдерживания войны в виде взаимных клятв и обещаний, пактов и договоров, «политических» браков между представителями элит различных государств, союзов государств и межгосударственных органов, международных трибуналов для преступников войны, оружия сдерживания и неотвратимого возмездия, религиозных и других сдержек,  и иные, оказались личностно опосредованными, значимыми лишь ситуативно, и потому  - малоэффективными. И, если говорить строго научным, доказательным  языком, к сожалению, у нас сегодня нет ни одного основания считать войну временным, преходящим, социально управляемым явлением.

Пожалуй, одной из причин такого положения дел является крайне слабое, фрагментарное, по существу пока еще интуитивное познание природы, феноменологии, закономерностей и механизмов войны. Можно этому  возразить – ведь имеется немало исследований в области военных наук, философии, социологии, антропологии, истории, посвященных анализу войны, в том числе и ее психологических аспектов. Безусловно, представителями этих и других наук в анализируемой нами области сделано немало. Достаточно вспомнить интересные, глубокие и, по существу, уникальные работы военного теоретика Клаузевица «О войне», философа Керсновского «Философия войны», антрополога Коробчевского Д.А. «Психология войны», социологов Головина Н.Н. «О социологическом изучении войны» и «Наука о войне» и Серебрянникова В.В. «Социология войны», историка Сенявской Е.С. «Психология войны в ХХ веке: исторический опыт России», и другие.  Безусловно, нужно отдать дань уважения людям, взявшим  на себя смелость исследовать одно их самых сложных и противоречивых явлений социальной жизни. Очевидно и то, что в целостном феномене войны имеются четко выраженные философский, социологический, исторический, собственно военный и другие аспекты, и что война по праву может обозначаться как явление философское, социологическое, историческое и т.д.

Между тем становится все более очевидным, что война это явление в значительной мере психологическое и  без понимания именно ее психологической природы, механизмов, функций, закономерностей, наиболее значимых феноменов нельзя приблизиться к пониманию ее сущности, определить ее социальную роль, выработать эффективные стратегии управления ее процессами.

И это положение - не дань моде, конъюнктуре, не порождение амбиций исследователей-психологов. Это констатация объективного положения вещей.

Какие основания позволяют нам говорить о войне как о психологическом феномене? Прежде всего, то, что психологическими являются существенные детерминанты и механизмы войны, ее функции и закономерности, наиболее значимые, острые и противоречивые  явления вооруженного противоборства. Психологическими критериями оцениваются важнейшие результаты и последствия войны. Психологические основания представляются наиболее релевантными для осуществления классификаций видов вооруженной борьбы. Все более психологическими становятся средства достижения военных целей.

Рассмотрим эти посылки. Во-первых, в системе сложной и многообразной детерминации войны именно психологические причины, на наш взгляд,  являются «пусковыми».

Попытки выделить факторы, порождающие войны относятся к глубокой древности. На поле научных баталий, посвященных овладению причинами войны, оставили свои следы выдающиеся умы всех времен и народов. Их взгляды различны, часто противоречивы, но интересны и поучительны.

Сравнение, группирование, классификация гипотез, идей, концепций, в которых содержатся попытки раскрыть причинности вооруженного противоборства, позволяет  выделить, по крайней мере, пять более или мене сформировавшихся подходов к объяснению природы войны. К ним относятся подходы, которые весьма условно можно обозначить как биоционный, антропоционный, цивилизационный, группоционный, интергруппоционный.

1. Сторонники биоционого подхода считают бескомпромиссную борьбу за выживание универсальным свойством живых организмов как в макро- и  микромире, так и на границах их взаимодействия,  и одним из основных механизмов естественного отбора.

Ч. Дарвин находил в этой борьбе одно из средств совершенствования видов и, прежде всего, человека. Предуготованность живых форм к борьбе ради собственной сохранности и сохранения рода, по мнению ряда ученых, определяется специальными генетическими программами. Так, К. Лоренц (1976) доказывал, что агрессия имеет инстинктивную природу, и отличается свойством аккумулироваться и «взрываться» под воздействием пусковых стимулов. Причем живой организм не имеет генетических программ торможения агрессии, что создает условия для спонтанного проявления агрессивности – своеобразного бойцовского инстинкта. Именно в отсутствии природного «тормоза» для инстинктивной агрессивности живых организмов сторонникам обозначенного подхода видится причина насилия, имеющего место в животном мире (6, с. 486).

2. Сущность антропоционного подхода состоит в наделении свойством братоубийства преимущественно представителей человеческого рода. По  мнению его сторонников, человек по своей природе агрессивен, воинственен, драчлив. Это свое свойство он якобы унаследовал от своих животных предков, но превзошел их в масштабах и жестокости насилия, а так же его направленности на «себе подобных».

Ярко выраженной антропоционной позиции придерживались  величайшие психологи планеты З. Фрейд и К. Юнг. Фрейд считал агрессивность одним из основных инстинктов, определяющих психологические «пружины», направленность и смысл человеческого существования (12). Это его убеждение особенно отчетливо проявилось и оформилось после первой мировой войны. Исходя из этой позиции, З. Фрейд даже отказался участвовать в движении борцов за мир, так как считал войны неизбежным следствием периодических вспышек человеческой агрессивности.

К. Юнг связывал причинность военных конфликтов с существованием в коллективном бессознательном человечества специального  архетипа войны. Выражая свое понимание природы войны, он писал: «…подобно тому, как реки весной, наполняясь водами, выходят из берегов, образуя бурные потоки, а на исходе лета высыхают и мелеют, так же и архетипические структуры актуализируют импульсы агрессии, находящие бурное выражение в войне, а затем возвращают человечество к миру» (цит. по 8, с.146).

Истоки агрессивности человека, толкающей его, в том числе и к войне, А. Адлер находит в формирующихся у отдельных личностей таких комплексах неполноценности, которые толкают его к гиперкомпенсации своих физических и психологических недостатков.

Т. Адорно (1950), опираясь  на идею ранней социализации личности З. Фрейда, разработал концепцию авторитарной личности, в которой показал, что агрессивность, нетерпимость по отношению к окружающим и психологическая готовность участвовать в войне может формироваться системой воспитания, причем как в семье, так и в масштабах общества.

Еще в конце ХIХ века русский антрополог Коробчевский Д.А. обосновывал мысль о том, что основной причиной войны является психологическая природа человека и человеческого сообщества, важными компонентами которой являются «дух воинственности» и «инстинкт истребления» как механизмы реагирования на угрозу или оскорбление. «Всякое чувство оскорбления, нанесенное нашей нации, заставляет нас инстинктивно протягивать руку к оружию». Причем схема реагирования достается человеку в готовом виде от первобытных предков и не изменяется в процессе эволюции человека.  По убеждению Коробчевского «предки передают нам уже готовую организацию мозга, определяющую наши стремления и наклонности». В результате сегодня, как и тысячи лет назад,  человек по своей природе «звероподобен» и война позволяет ему утолить «жажду крови».  По его мнению «воинственность не прерывалась в нашей истории, и в области бессознательного нашей души инстинкты войны залегают прочно и глубоко, с почти первобытной силой». По существу автор задолго до К.Г. Юнга формулирует идею о коллективном бессознательном и его элементе – архетипе войны.

 Приверженцем «инстинктивной» теории происхождения войн является и американский специалист по психологической войне   П. Лайнбарджер.  Он убежден, что: «Побудительные мотивы войн остаются неизменными и определяются природой человека, какими новыми и ужасными ни были средства ведения войны».

3. Апологеты цивилизационного (циклического) подхода исходят из того, что развитие любой неживой, живой и социокультурной системы подчиняется циклической логике развития: все на Земле рождается, развивается, стареет и умирает. Этот процесс имеет определенные порядок, ритм, закономерности течения. О циклическом развитии всего сущего говорили мудрецы Древнего Востока, а так же Платон, Аристотель, Плутарх и др.

Суть этого подхода ярко выражена в словах Н. Макиавелли: «Переживая беспрерывные превращения, все государства обычно из состояния упорядоченности переходят к беспорядку, а затем от беспорядка к новому порядку. Поскольку уже от самой природы вещам этого мира не дано останавливаться, они, достигнув некоего совершенства и будучи уже не способны к дальнейшему подъему, неизбежно должны приходить в упадок, и наоборот, находясь в состоянии полного упадка, до предела подорванные беспорядками, они не в состоянии пасть еще ниже и по необходимости должны идти на подъем. Так вот всегда, все от добра снижается ко злу и от зла поднимается к благу. Ибо добродетель порождает мир, мир порождает бездеятельность, бездеятельность  беспорядок, а беспорядок – погибель и соответственно новый порядок порождается беспорядком, порядок рождает доблесть, а от нее проистекают слава и благоденствие».

С позиций цивилизационного подхода объясняют причинность войны английский историк А. Тойнби, разработавший концепцию о   13 цивилизациях и законах повторяемости социального развития. По его мнению война является одним из «пусковых сигналов» развития цивилизаций и причиной их крушения  (8, с.119); 11, с.289-301).

4. К группоционному подходу можно отнести концепцию пассионарности Л.Н. Гумилева и    совокупность представлений о природной воинственности народов (8).

В концепции пассионарности предпринята попытка преодолеть недостатки цивилизационного подхода, связанные с разделением биологических и социальных факторов и приверженностью к строгой цикличности. По мнению Гумилева, в основе развития человеческого общества и отдельного человека лежит пассионарность – характеристика поведения и психики, проявляющаяся в стремлении индивида к цели и способности к сверхнапряжениям и жертвенности ради достижения этой цели. По существу речь идет о своеобразной  психической энергии отдельного человека и этноса. В разработанной Гумилевым 7-стадиной модели развития этноса имеют место стадия экспансии и ситуации пассионарного перегрева, способные продуцировать внешние и внутренние конфликты (8, с. 119).

В рамках группоционного подхода выделяются попытки вывести причины войны из психологии наций и народов. М. Кампеано (1902),            А.А. Керсновский (1939), Д.А. Коробчевский (1892)  и другие делят все нации на воинственные и не воинственные. Психология первых является с одной стороны гарантией высокого боевого духа войск, а с другой стороны,  выступает источником агрессивности по отношению к другим народам.

Известный английский психолог В. Мак-Дугалл (1916), анализируя причины ведения войны племенами  диких народов, подчеркивает, что  она обусловлена действием специального коллективного инстинкта драчливости. Он отмечает, что уже на племенной стадии развития человечества происходит замена индивидуальной борьбы коллективной. Импульс коллективной враждебности находит выражение в постоянной междоусобной  войне общин, в которой часто не преследуется никакой выгоды. «И если кто-нибудь спросит у  интеллигентного вождя, - пишет           В. Мак-Дугалл, - почему он ведет эти бессмысленные войны, он сошлется на то, что иначе соседи не будут уважать его народ и уничтожат его».

В плане анализа механизмов повышения индивидуальной агрессивности человека в групповом контексте интересны подходы Г. Ле Бона, Г. Тарда, Н.К. Михайловского и др.

5. Для формационного подхода характерно увязывание возможности возникновения войн лишь с общественно-экономическими формациями особого типа, в которых имеет место эксплуатация человека человеком. Наиболее полно этот подход разработан в рамках марксистско-ленинского учения о войне и армии.

Его сторонники отмечают, что с возникновением антагонистических классов основным источником самодвижения общества становится классовая борьба. Классовая борьба – это по существу борьба за лидерские позиции своей социальной группы в решающих сферах экономики и политики более широкой социальной общности. Эксплуататорские классы стремятся к безграничному обогащению  и господству, в качестве одного из средств достижения этой цели используют организованное вооруженное насилие как неотъемлемый элемент своей политики. Считается,   что война – неизбежный спутник всякого антагонистического классового общества. Любая война – результат глубинных социально-экономических процессов, происходящих в недрах эксплуататорского общества. Экономика же отражает специфику психологии этнической группы, строится на основе национального характера, уклада, традиций, хотя имеет на них решающее влияние  (7).

6. В рамках межгруппоционного подхода приоритет в системе причин конфликтов и войн отдается социально-психологическим явлениям, порождаемым самим фактом наличия аутгрупп.

Существенный вклад в развитие этого подхода внес З. Фрейд. В известной работе «Массовая психология  и анализ человеческого «Я» (12) он формулирует  три основные позиции:

Во-первых,  он доказывает неизбежность и универсальность  враждебности в межгрупповых отношениях. Во-вторых, выделяет основную функцию этой враждебности, заключающуюся в регулировании внутригрупповой сплоченности социальной группы. В-третьих, описывает механизм формирования враждебности к социальному окружению.

Выделяя функцию межгрупповой враждебности, Фрейд писал, что всегда можно связать любовью  большое количество людей, если только останутся и такие, на которые можно будет направлять агрессию.  Психологическим механизмом формирования этой враждебности, по мнению Фрейда, является эдипов комплекс.  Амбивалентность чувств детского возраста трансформируется в любовь и привязанность к лидеру и членам своей группы и враждебность к чужим группам.

Эвристичны для анализа причинности межгрупповой агрессии концепции агрессии Дж. Долларда (1939) и Л. Берковица (1978; 1989),            А. и Р. Роузелайн (1968, 1972), А. Бандуры (1961), М. Шерифа (1966), Г. Тэджфела (1971) и др.

Особый интерес представляют результаты исследований, полученные Г. Тэджфелом – автором теории социальной идентичности. Он, на солидном экспериментальном материале доказал, что единственной настоящей причиной межгрупповой дискриминации является факт осознания своей принадлежности к определенной группе. Причем этот феномен отмечается даже в тех случаях, когда факт группового членства крайне незначителен, условен и даже случаен, когда сами группы, между которыми возникают конфликтные отношения практически не существуют, когда интересы личности практически не затрагиваются, и отсутствует предшествующая враждебность между группами.

Другими словами само наличие социальных групп, племен, народностей, наций, конфессий является главной предпосылкой возникновения вражды между ними.

Отмечая особую важность и релевантность для целей психологического исследования войны последнего подхода, следует отметить, что  ни один из перечисленных выше подходов не может быть отвергнут. По нашему мнению проанализированные позиции – это собственно не исключающие друг друга подходы, а попытки анализа предпосылок войны разного уровня.

Такое объединение, по нашему мнению, возможно на достаточно выверенной методологической основе. В качестве методологической базы высшего уровня наиболее релевантным для целей нашего исследования представляется диалектический материализм с его центральным положением о первичности бытия и производности сознания, с его фундаментальными диалектическими законами и принципами. Развитие этих положений в сторону признания активности сознания, способности его к изменению бытия, сопряжение их с системным подходом к исследованию усиливает объяснительный потенциал этой методологической конструкции.

В качестве методологической основы среднего уровня взята междисциплинарная концепция конфликтов, разрабатываемая психологами Военного университета во главе с А.Я. Анцуповым (1).

Наконец, в качестве частной методологической основы избрано понимание человека в школе Б.Г. Ананьева, осуществляемое в совокупности индивидных, личностных и субъектных свойств человека, единстве сознательной и бессознательной детерминации его поведения, во всем многообразии влияния на его поведение факторов природной и социальной среды.

Конфликт представляет собой динамическую систему, состоящую из множества взаимосвязанных элементов: участников конфликтного взаимодействия (отдельных индивидов и групп) с их мотивами, установками, образами конфликтной ситуации, конфликтные действия, оформленные в конкретные стратегии и  тактики, средства конфликтного противоборства, модифицирующие конфликтное поведение факторы природной и социальной среды, а также достигнутого обществом  уровня цивилизации (в частности, определяющего нормы и способы регулирования конфликтов).

Практика показывает, что по существу в каждом из элементов конфликта имеются потенциальная возможность для появления причинности и условий  войны

В соответствии с рассмотренными ранее подходами можно выделить, по крайней мере, четыре своеобразные сферы (слоев, страт) причинности войны, коренящейся в элементах конфликта, как системы.

Их можно представить в виде своеобразной стратометрической модели детерминации войны, условно названной «замок войны»

Можно предположить, что  в каждом из уровней предпосылок (антропоционном, группоционном, межгруппоционном, цивилизационном) имеется своеобразная «область причинности войны». Эти области находятся в постоянном нерегулируемом движении (рис.2а) и когда они, подобно механизмам в дверном замке, выстраиваются в определенной конфигурации (рис.2 б), «замок» войны и накопившаяся в недрах индивидуальной и групповой психологии агрессия, побуждаемая ситуацией цивилизационного развития и формационной энергетикой, враждебным накалом межгрупповых отношений  прорывается в виде войны.

Другими словами, по нашему мнению, для того, чтобы конфликт перерос в войну, в каждом из его элементов должны произойти такие изменения, которые сделали бы конфликт возможным и неизбежным.

Так, человек, как индивид, личность, субъект деятельности должен быть лишен абсолютных биологических, психологических, моральных, религиозных ограничений на проявление агрессии и обладать потенциальной способностью к  физическому уничтожению себе подобных. Если какие-либо сдержки (в виде совести, веры, страха и др.) имеются, то человек избегает участия в насилии над другими людьми путем прямого отказа, дезертирства, членовредительства, самоубийства и  др. В том случае, когда подобными регуляторами агрессии обладают большинство потенциальных участников войны, она состояться не может.

Однако для возникновения войны самого факта готовности человека к агрессии недостаточно. Необходимо, чтобы социальная группа, составляющая одну из сторон потенциального конфликта обладала достаточной волей, социальными установками, сплоченностью, для участия в бескомпромиссном вооруженном противоборстве с противником. Если такой решимости, уверенности и энергетики  нет, то часто конфликт ограничивается событиями вроде аншлюса, «мирного» присоединения, порабощения и т.п.

Кроме этого необходимо, чтобы межгрупповые отношения достигли такого уровня противоречий, при котором разрешение конфликта невоенными средствами хотя бы для одной из сторон представляется уже невозможным. Если разрешение противоречий обеим сторонам представляется вполне разрешимым, то война может возникнуть лишь как нелепая и трагическая случайность или вследствие воли соответствующих сил. Собственно лишь при возникновении межгрупповй враждебности, нетерпимости, ненависти война возможна как таковая, ведь именно она возбуждает индивидуальную агрессивность человека.

Наконец, достигнутый уровень цивилизованности более широкой социальной общности, человеческого сообщества в целом, должен предоставлять возможность социальным группам разрешать конфликты с помощью вооруженного насилия. В том случае, если мировое сообщество имеет механизмы предупреждения войны в виде единого общественного мнения, решимости, страха неизбежного наказания, соответствующих институтов, исчерпывающе достаточной вооруженной силы и других, очаги войн могут гаситься на ранних стадиях их возгорания.

То есть, условием  всякой войны является совпадение во времени зон риска войны в индивидуальной и групповой психологии, в системе межгрупповых отношений и в этапе развития цивилизаций, в наложении индивидуальной и групповой агрессивности, межгрупповой враждебности, безволия и пассивности человеческого сообщества.

Однако необходимо уточнить, собственно говоря, пусковую причину возбуждения агрессии и враждебности в межгрупповых отношениях. Клаузевиц, пытаясь ответить на этот вопрос, указывал на политику, как источник войны. Война, по его мнению, является продолжением политики иными средствами, то есть средством достижения политических целей с помощью оружия. Однако, как представляется, политика, является величиной переменной, причем зависимой переменной. Она, по мнению известного философа и политолога, есть «концентрированное выражение экономики». Однако мы впали бы в вульгарный материализм, если бы признали механическое господство экономики над человеческой жизнью. Экономика так же является величиной переменной и обусловливается характером реальных потребностей и интересов  социальных групп, наций и государств. Категории потребностей и интересов являются ведущими в психологии больших социальных групп. Именно их применение во многом позволяет дифференцировать социальные классы, слои, группы. Социальные потребности и интересы не представляют собой совокупность индивидуальных потребностей членов группы, а являются скорее присвоением разработанных элитой (партией, лидерской группой и др.) той или иной социальной группы эмоционально окрашенных образов интересов и потребностей. 

В деятельность субъекта политики по удовлетворению потребностей элиты социальной группы, натолкнувшаяся на препятствие, может быть, в одном случае, продолжена путем дополнительного использования экономических средств (инвестиции, активизация производства, финансовой, коммерческой деятельности и др.), в другом случае, уже только посредством включения политических рычагов (перераспределение власти, изменение социальных статусов социальных групп в обществе, дипломатическая деятельность, создание союзов и блоков государств и др.). В том же случае, когда ни экономические, ни чисто политические меры и средства не помогают в преодолении преграды на пути удовлетворения жизненно важных потребностей классов, этнических групп или их элит, используются военные средства.

Осознание членами социальных групп того факта, что их  социальные потребности и интересы могут быть реализованы исключительно военными средствами (путем отражения агрессии или, напротив, путем агрессии) является важнейшим условием вовлечения их в войну. То есть, по существу, войны являются средством удовлетворения интересов и потребностей элит (партий, лидерских групп, лидеров) социальных групп, усвоенных членами этих сообществ.

Таким образом, в системе детерминации войны психологические переменные  играют как роль «пусковых пружин», так и  обязательных условий. И это дает нам все основания полагать, что война, по своей природе есть явление психологическое.

Вторым обстоятельством, в связи с которым войну можно отнести к явлениям психологическим является то, что психологическими, в конечном счете,  являются цели вооруженного противоборства. Выдающийся военный специалист Карл фон Клаузевиц подчеркивал, что «физическое насилие является средством, а целью будет – навязать противнику нашу волю. Понятие о цели собственно военных действий и сводится к последнему. Оно заслоняет цель, с которой ведется война, и до известной степени вытесняет ее как нечто непосредственно к самой войне не относящееся» (5, т.2,с.25-26).

Действительно, все факты истории войн и военного искусства свидетельствуют о том, что целевые установки вооруженной борьбы не могут ограничиваться захватом вражеской территории, разгромом и даже физическим уничтожением армии противника, изменением формы управления государством или насаждением марионеточного правительства. Об этом прямо свидетельствуют конечные результаты войн Александра Македонского, Наполеона, боевых действий американских войск во Вьетнаме, наших войск в Афганистане, и другие.  Единственным результатом войны, позволяющим «праздновать победу», является слом воли противника к сопротивлению и создание таких социально-психологических условий, при которых стремление к сопротивлению не воспроизводилось в масштабе, достаточном для возрождения вооруженного противоборства. Лишь на этой основе можно достичь тех или иных политических целей.

Подтверждая эту мысль В.Н Полянский еще в начале ХХ в. на обширном статистическом материале доказывает, что  достаточно в среднем вывести из строя 17-20% солдат противника, чтобы заставит оставшихся в живых отказаться от продолжения борьбы. То есть 80% участников боевых действий терпят исключительно психологическое поражение.

Изучая это явление Н.Н. Головин ввел понятие «предел моральной упругости войск», под которым понимал их способность продолжать боевые действия, несмотря на потери. По его данным, в войнах ХVIII –XIX веков средний предел моральной упругости войск оценивался в 25% кровавых потерь, после чего они теряли способность к сопротивлению.

Американские специалисты, исследуя зависимость поражения войск от уровня их потерь в 80 наиболее значимых боевых операциях и сражениях второй мировой войны и последующих военных событий, пришли еще к более парадоксальному выводу: в среднем войска терпят неудачу при потерях, равных 6% от их численного состава (4).

Из этого факта вытекает вывод о том, что целью военных действий  является не уничтожение, а устрашение противника, подавление, слом его воли к сопротивлению.

Таким образом, целью войны является стремление одного субъекта политики изменить поведение другого, то есть заставить: отказаться от своей свободы, идеологии, от прав на что-либо; подчиниться воле противной стороны; отдать ей требуемые национальные богатства, территорию, акваторию и др. Реализация этого стремления невоенными средствами, например, в процессе переговоров, может завершиться, скажем, аншлюсом или так называемым «добровольным присоединением» одного государства к другому, отдачей национальных богатств, территории, людских ресурсов и, тем самым,  исключить  необходимость применения вооруженной силы.

В этом отношении, не смотря на всю свою необычность, весьма близкой к  психологическому пониманию войны является позиция известного американского специалиста по психологической войне  П. Лайнбарджера. Война, по его мнению, - это своего рода убеждение, дорогостоящее, опасное, кровавое и неприятное, но эффективное, если другие меры не дают желаемых результатов.

В-третьих, все более и более психологическими становятся средства и способы ведения войны. Достаточно взглянуть на таблицу 1, в которой представлена классификация разновидностей психологического оружия, что бы убедиться в этом.

Таблица 1.

Классификация психологического оружия

Сегодня такое оружие рассматривается специалистами в качестве наиболее экономичного, эффективного и перспективного средства достижения военных целей. Не случайно,  ни одна военная акция последнего времени не осуществлялась без интенсивного информационно-психологического противоборства.

Психологическими по своей сути являются и основные принципы, определяющие выбор способов ведения боевых действий и войны в целом. По существу такие принципы, как внезапность, инициатива, неравномерное распределение сил и другие имеют целью застать противника врасплох, ввести его в заблуждение, навязать ему свою волю, заставить его действовать в условиях нехватки времени  и т.д.

          В-четвертых, психологическими  по своей сущности являются наиболее существенные явления войны.

Безусловно, есть все основания рассматривать войну как совокупность взаимосвязанных ударов, маневров, захватов рубежей и плацдармов, принятия решений на сражение и их неуклонной реализации, прогноз и оценка зависимости хода и исхода сражений от избранного вида боевых действий, применяемых средств вооруженного насилия, и т.д. Однако не меньше оснований рассматривать реальность войны  как  напряженнейшее противоборство интеллекта, воли, духа, опыта, мировосприятия, стиля мышления и действий сторон. Не менее важно обнаруживать в войне как высочайшие проявления человеческого духа, такие как героизм, стремление к подвигу, самопожертвование, преодоление страха смерти, боевое братство, дружба, любовь и, одновременно низменные порывы, предательство, добровольная сдача в плен, дезертирство, самоубийство, а также аномальные проявления человеческой психики. К сожалению, в сегодняшней военной психологии эти явления несколько смазались, растворились, «затерлись». Мы лишь недавно обратились к проблемам боевого стресса, посттравматических стрессовых расстройств, психологического  противоборства.

Какие же психологические феномены должна изучать военная психология? Они, по нашему мнению, могут быть описаны и ограничены в рамках психологической модели войны (рис 1.). Практически все элементы этой модели должны быть подвергнут психологическому анализу. Возьмем, к примеру, такой элемент, как «действия» войск. С психологической точки зрения очень важно понять, как влияют на психику воина и психологию воинских коллективов особенности наступательных, оборонительных, рейдовых действий, выполнение боевых задач в тылу противника. Большой интерес для военной психологии представляют психологические феномены, возникающие на границе взаимодействия элементов. Например, как влияют на боевые действия различные средства вооруженного насилия (обычные, средства массового поражения, психологическое оружие, оружие несмертельного действия и др.), какие психологические особенности приобретают действия воинов в различных природно-географических, погодно-климатических условиях, в какой зависимости они находятся от состояния социальной среды и другие. Психологию должны интересовать особенности адаптационных и социализационных феноменов на войне и, в частности  у гражданского населения в целом, у женщин, детей, военнослужащих, специфика восприятия им  событий войны и поведения по отношению к действующей армии, противнику и др.

Представляется, что эвристическими и перспективными для военно-психологических исследований феноменами являются: боевой стресс и его влияние на мотивацию, психические состояния, ценностно-смысловые образования участников боевых действий;   психология «нормативного», сверхнормативного, девиантного и аномального поведения военнослужащих в боевой обстановке; посттравматические стрессовые расстройства; психологические факторы рефлексивного управления противником (психологические операции, введение в заблуждение, маскировка, внезапность, и др.);  психологическая помощь и реабилитация участников боевых действий, в том числе раненых и инвалидов; социально-психологическая реадаптация участников боевых действий;  профессиональная деятельность  военного психолога в боевой    обстановке; использование выводов и рекомендаций смежных отраслей психологии (зоопсихологии, парапсихологии и др.) в интересах повышения эффективности решения  военных задач; пути повышения эффективности целостной системы психологического обеспечения боевых действий войск, и др.

В-пятых, психологическими являются наиболее существенные элементы и характеристики войны (функции, закономерности, феноменологическое поле).

Живучесть войны как социально-психологического явления свидетельствует о том, что она выполняет вполне определенные и необходимые для человеческого сообщества функции. И наиболее существенные из них относятся к разряду психологических. Они, в зависимости от уровня социального, культурного, экономического развития народов и наций могут казаться полезными, нравственными одним и вредными, безнравственными другим, могут оцениваться негативно всем человечеством  одновременно. Однако, вполне возможно, их значение можно понять либо лишь с высоты более высокого (общечеловеческого или  вселенского) контекста, либо из отдаленной исторической перспективы.

По крайней мере, очевидными являются следующие функции войны:

-         регуляция нравственной, волевой и агрессивной энергии, самочувствия  людей на Земле;

-         изменение статуса социальных групп (классов, племен, религий, наций, государств, формаций, социальных систем), системы отношений власти и подчинения, конфигурации межгрупповых отношений;

-         перераспределение ингрупповой и аутгрупповой сплоченности;

-         изменение психического статуса населения Земли (увеличение количества лиц с психическими расстройствами, поствоенными синдромами и др.);

-         изменение идеологий, социальных установок, норм и ценностей;

-         разрядка психической напряженности у людей, сублимация побуждений коллективного бессознательного и др.

На сегодняшний день немало споров ведется вокруг законов и закономерностей войны. Часто делаются ссылки на авторитеты, относительно того, что война-де явление стихийное и выискивать в ней устойчивые, повторяющиеся связи также бессмысленно, как искать кошку в черной комнате, когда ее там нет. Однако вся история войн и военного искусства  чуть ли не истерически кричит нам о наличии вполне конкретных закономерностей вооруженного противоборства. Более того, их игнорирование не раз ставило под сомнение не только успех той или иной стороны в конкретном сражении, но и само существование государств, цивилизаций, планеты. Однако уроки истории тем и знамениты, что из них никто не берет уроков.

На наш взгляд, война как процесс  регулируется рядом вполне конкретных социально-психологических закономерностей. К числу наиболее явных и четко зафиксированных в жизненных экспериментах из них на сегодняшний день можно отнести следующие закономерности:

-         зависимость хода и исхода войны от морального духа и психологической готовности нации и ее вооруженных сил к вооруженному противоборству; усиление этой зависимости при затягивании войны;

-         зависимость морально-психологического состояния воюющей армии от морального духа общества, от места ведения боевых действий (на своей или чужой территории); от превосходства в оружии и боевой техники над противником;

-         зависимость морального духа нации от сформировавшегося в общественном сознании образа войны (образа целей, статуса, своих войск, противника, хода и др.);

-         невозможность достижения тотальной психологической победы над народом, нацией и др.;

В-шестых,  среди оснований, используемых для классификации видов вооруженного противоборства, наиболее эвристическим, по нашему мнению, является психологическое основание.

Попытки привлечь другие основания (например, правовые, количественные, политические, нравственные) для определения и классификации войн не могут объяснить многие реальные военные события, имеют слабый дифференцирующий потенциал.

Например, попытка назвать войной определенное правовое положение между государствами, по существу опровергнута фактами человеческой истории. В частности, если применять правовые критерии, Россия более полувека находится в состоянии войны с Японией. Ясно, что эта война и война 1945 года различаются настолько, что не могут классифицироваться как однопорядковые явления. Таким образом, правовой критерий явно недостаточен для определения сущности войны.

Надо сказать, что не абсолютна и эвристическая ценность использования для определения войны политического критерия.

В принципе, политику, в конце концов, видимо можно обнаружить и в амбициозных и бессмысленных с точки зрения логики государственного развития Македонии военных походах Александра Македонского, и в  религиозных войнах терзавших Европу и Азию на протяжении многих десятилетий. Можно, но зачем? Какая политическая стратегия и тактика может быть обнаружена, например, в войнах, ведомых в 12 веке английским королем Ричардом Львиное сердце вдали от своей страны, вопреки ее насущным интересам, за ее счет? Король за 10 лет своего правления был в Англии около полугода. Все остальное он воевал за тысячи километров от своего царства за религиозные идеалы, вступая в контакт со своей страной лишь тогда, когда кончались деньги на войну. Где же здесь политика, кто ее субъект, какова цель и т.д.? Еще хуже укладывается в какую-либо схему сегодняшняя ситуация в Афганистане. Вроде даже объявлено состояние войны, вот только кому и кем не совсем ясно. Не четко обозначены политические цели акции возмездия: наказание террориста №1, или талибов, или смена власти в Афганистане? Как видится эта акция с противной стороны, со стороны афганского народа? Не завершится ли она мягким переползанием  НАТО в Узбекистан, Таджикистан, Афганистан, Грузию и другие страны:

Таким образом, из объяснительного пространства формулы Клаузевица выпадают некоторые войны античности и более поздних исторических этапов, которые велись из-за личных амбиций  государей, начинались и оканчивались по воле жребия, случая, обмана или изречению оракула, расходились с насущными интересами народов и политическими интересами наций, а также сегодняшние полувоенные-полутеррористические военные акции. Да и сам ученый высказывал мысли  о том что «между двумя народами, двумя государствами может оказаться такая натянутость отношений, в них может скопиться такая сумма враждебных элементов, что совершенно ничтожный сам по себе политический повод к войне вызовет напряжение, далеко превосходящее значимость этого повода, и обусловит подлинный взрыв». То есть политическим может являться не цель, а повод.

Формула Клаузевица не абсолютна еще и потому, что она гипотетически берет за естественное состояние человечества мир, хотя этот факт еще нуждается в серьезных доказательствах. Например, в ряде исследований четко показано, что за последние пять тысячелетий человеческой истории на планете произошло 15 тысяч войн, со средней периодичностью        3  войны в год. В этих войнах погибло более 4 млрд. человек, почти столько же, сколько сегодня населяет Землю. Есть и другие, более пессимистические аналитические выкладки.  Если объективно оценивать такое положение вещей, то формула Клаузевица получит противоположное значение: продолжение политики иными средствами есть мир.

Представляется, что как для определения сущности войны, так и для классификации ее видов наиболее релевантными являются психологические критерии. Наиболее существенным из них представляется когнитивный критерий  – осознание классом, нацией, народом себя участником войны – является решающей в определении рассматриваемого феномена. Именно оно фиксирует сущностную черту войны. Исходя из этого положения, одно и то же военное событие для разных его участников означает абсолютно разные явления. Взять хотя бы такой пример. События на Халхин-Голе для Советского Союза означали локальные и краткотечный вооруженный инцидент, память о котором больше сохранилась в исторических фолиантах. В сознании же японского народа этот инцидент запечатлелся как вторая русско-японская война (9,с.38). И кто разубедит японцев в этом «заблуждении», предлагая им для оправдания правовые и политические критерии? Аналогичные когнитивные «ножницы» имеют место и при оценке финской военной кампании (1940 года), боевого присутствия наших войск в Афганистане и др.

Таким образом, для  классификации вооруженных конфликтов существенно важным является критерий психологической вовлеченности народа в вооруженное противоборство, в соответствии с которым одно и то же военное событие оценивается по-разному его противоборствующими  участниками.  Этот критерий может искусственно изменяться, в результате чего в сознании людей вооруженное событие может получать иную оценку. Так, первая мировая война воспринималась участниками-россиянами как Великая Отечественная, а в результате соответствующей психологической обработки населения, приведшей к тому, что «наша» война превратилась в  «их» войну,  стала восприниматься как империалистическая, захватническая. Аналогичные метаморфозы произошли  в восприятии и оценке войн Чингисхана со стороны монгольских граждан, войн Тимура со стороны узбеков и т.д.

Важным, на наш взгляд, моментом для понимания сущности войны является констатация, по крайней мере, двух противоборствующих участников конфликта, осознающих себя участниками войны и их готовность или реальное использование средств вооруженного насилия. Причем использование вооруженного насилия является не обязательным. Не случайно, Клаузевиц писал о том, что «если допустить… влияние политической цели на войну, а допустить его необходимо, то нельзя  установить границ этого влияния, и придется волей-неволей дойти до признания таких войн, которые заключаются только в угрозе противнику и ведутся в подкрепление переговоров» (5, т. 2, 331-332).

В том случае, когда одна из сторон не осознает себя участницей войны, то имеют место захват, аншлюс, порабощение, избиение и другие явления, но не война.

Необходимо подчеркнуть, что действительно эвристическим элементом понимания Клаузевицом войны является выделение ее субъекта, каковым выступает субъект политики. Вооруженные столкновения между группами людей, не являющихся субъектами политики видимо следует относить к иным классам конфликтов, таким как стычки, разборки, инциденты и др.

Учитывая изложенные выше позиции, мы предлагаем понимать под войной такой вид конфликта между субъектами политики, при котором они осознают себя участниками военного противоборства и стремятся модифицировать поведение друг друга применением или угрозой применения средств вооруженного насилия.

В-седьмых, следует признать, что психологическими  по своей сути являются основные, наиболее существенные последствия войны, представляющие собой факт реализации ее социально-психологических функций.

Исходя из вышесказанного, можно заключить, что война есть психологический феномен в силу того, что  имеет психологические природу,  цели, функции,  развивается по психологическим закономерностям, определяется психологическими возможностями противоборствующих сторон, ведется, в том числе и психологическими средствами,  и ее результаты определяются психологическими последствиями.

В связи с этим вряд ли можно считать нормальным, что психологическая наука в своем осмыслении войны, по существу, остановилась на позициях, определившихся в конце ХIХ века. Создается впечатление, что существуют какие-то таинственные препоны и табу на проникновение в сущностной  уровень войны со средствами психологического исследования.

Выделение  военной психологии в ранг самостоятельной научной отрасли существенно не изменило ситуацию.

Представляется, что причинами такого положения дел являются следующие обстоятельства. Во-первых, очевидная сложность, многогранность, противоречивость, динамичность явления, классифицируемого как война и, соответственно, исследовательской проблемы. Исследование таких явлений небезопасно не только для ученого, но и для науки в целом, так как можно поплатиться научным авторитетом. Этот факт делает психологию войны не привлекательным объектом для исследователя.

Во-вторых, извечная борьба ортодоксальных психологов естественнонаучной методологической ориентации за «чистоту» предмета постоянно выводит за рамки научных интересов психологические аспекты жизнедеятельности больших социальных групп, при исследовании которых сложно применить экспериментальные процедуры.

В-третьих, прикладной статус военной психологии нацеливает ее на преимущественное решение дискретных практических задач, связанных с оптимизацией боевой деятельности войск. Исследование теоретико-методологических  проблем до сих пор считается не вполне полноценным, обоснованным и значимым. Это положение в решающей мере было детерминировано соответствующим социальным заказом.

В современной военно-психологической науке сложилось и активно поддерживается мнение о том, что научное знание о войне должно накапливаться в виде исследования множества частных фактов, из которых и сложится целостный психологический образ войны, подобно тому, как дом складывается из кирпичиков.

Сегодня психологические познания о войне представляют собой своеобразный склад таких «научных камней», каждый из которых функционален, полезен, но дома – единой науки о войне и бое - пока не сложилось. К настоящему времени психологами,  в первую очередь военными, исследовано множество аспектов поведения человека в бою и путей психологического вспомоществования «человеку воюющему», однако нет ни одной обобщающей психологической работы о войне. По существу до последнего времени границы психологических исследований проходили по линии соприкосновения войны и боя. Причем исследовательские интересы сосредотачивались именно на психологии боя. При этом анализ боя, боевой деятельности все чаще ведется в «деятельностных» категориях, типа «цель», «мотив», «средство», «действие», «операция», «результат». Безусловно, эти категории крайне важны для понимания психологии современного боя. Однако их абсолютизации сопровождается тем, что из языка описания боя выветриваются термины, отражающие высочайший накал переживаний, страстей и страданий человека на войне, драматизм и даже трагизм его ценно-смысловых метаний между готовностью к самопожертвованию, к подвигу и к малодушию, между верой и суеверием и др. По существу из учебников по психологии боя исчезла душа солдата  и командира, ее ценностный, нравственный компонент.

Во многом это случилось потому, что книги по психологии «очистились» от таких атрибутивных элементов войны, как жуткая, намешанная на крови  грязь фронтовых дорог, нестерпимый смрад полей бывших сражений, вши, мухи, конвульсии тылового обеспечения и др.

Из сказанного становится ясным, что важнейшим пунктом построения научного образа  войны является признание ее психологического характера; понимание психологического, как ядерного, сущностного компонента этого явления.

Такое понимание роли психологии войны требует более конкретного определения и осмысления сущности явления и научной категории «психология войны».

Мы предлагаем рассматривать психологию войны как совокупность четырех взаимосвязанных компонентов (сторон, ипостасей).

Первая ипостась психологии войны представляет собой совокупность психологической детерминации и имманентного содержания войны как системы «конфликт». Она вбирает в себя  знания о причинах, критериях, функциях, закономерностях войны как психологического явления.

Вторую ипостась психологии войны составляет ее психологическая реальность, то есть совокупность психологических феноменов, проявляющихся в специфических условиях войны.

Третья ипостась психологии войны включает психологическое знание, претворенное в практике войны и боя и, в частности – военно-психологическое искусство и систему психологического обеспечения боевых действий войск.

Четвертая ипостась войны – это совокупность научных знаний о психологической детерминации, функциях, закономерностях, феноменологии войны и правилах приложения этих знаний к боевой практике.

 Психология войны как отрасль военной психологии должна научным языком описывать и, в меру возможностей, объяснять психологические факты и закономерности их проявления на уровне войны как социального явления, на уровне боя как ведущего вида военного противоборства, на уровне психики его участников и на уровне использования психологического знания в интересах достижения победы над противником.

Психологический анализ войны как социального явления, по нашему мнению, должен включать в себя такие основные компоненты, как                        1) психология войны, 2) психология боевых действий (боя), 3) военно-психологическое искусство и 4) психологическое обеспечение боевых действий войск.

1. Исследование  психологии войны как социального явления предполагает изучение таких феноменов, как:

-             психологическая природа войны;

-             соотношение войны и мира;

-             психологическая сущность войны и ее функции в личностном и социальном измерении участников;

-             психологические основы классификации войн; психологические особенности крупномасштабных и локальных военных событий;

-             место и роль психологических составляющих в структуре войны (информационно-психологическое противоборство; использование выводов зоопсихологии для использования животных в интересах решения боевых задач; психология работы с военнопленными и др.);

-             психологическая феноменология войны (социальные установки и мотивация, психологические единство армии и народа, героическое поведение и социальные отклонения (симуляция, дезертирство, предательство, самоубийства, мародерство),  патологическая жестокость к противнику, местному населению и  братания и  др.), психология военно-полевого быта;

-             влияние войны на личность и социальные группы, и обратное влияние людей на войну;

-             влияние этнопсихологических особенностей общества и армии на ход боевых действий;

-             особенности психологического воздействия войны на гражданское население;

-             психологические особенности последствий войны (победы или поражения) для нации и армии;

-             психологические закономерности войны.

 2. Психологический анализ боевой деятельности предполагает исследование:

-         психологической структуры  боевой деятельности;

-         системы психологических факторов, детерминирующих боевую активность воинов;

-         психологических возможностей военнослужащих как участников боевых действий;

-         видов, уровней, психологических механизмов и симптоматики боевого стресса и психических состояний военнослужащих;

-         сущности боевой психической травматизации и психогенных потерь;

-         посттравматических стрессовых расстройств у участников боевых действий;

-         влияние психологического фактора на тактику действий войск; психологические особенности основных разновидностей боевых действий (наступление, оборона, отход, бой в окружении);

-         психологических особенностей боевых действий военнослужащих в условиях применения оружия массового поражения;

-         психологическая специфика ведения боевых действий в особых условиях (ночь, высокогорье, крайний север, пустыня, лес);

-         психология родов войск и видов вооруженных сил; психологическая характеристика отношений между представителями разных родов войск.

3. Исследование военно-психологического искусства предполагает изучение опыта применения систематизированных или не оформившихся в систему психологических знаний, умений и навыков субъектами войны и боевых действий в интересах достижения победы над противником. Здесь с психологической точки зрения особый интерес представляют психологические методы и приемы:

-         введения противника в заблуждения в интересах захвата боевой инициативы, достижения внезапности (дезинформация; маскировка);

-         психологического воздействия на противника с целью его запугивания, слома воли к сопротивлению, склонению к отказу от противодействия и сдаче в плен;

-         социально-психологического разложения войск противника, их дезинтеграции, деморализации и дезорганизации боевой деятельности;

-         формирования лояльного отношения региона боевых действий к своим войскам;

-         эффективного боевого управления своими войсками.

4. Изучение психологического обеспечения боевых действий как целенаправленного, организованного приложения рекомендаций и выводов военно-психологической науки к боевой деятельности войск в целях повышения ее эффективности, предполагает:

-         научное описание объекта и предмета психологического вмешательства в боевую деятельность;

-         обоснование эффективных, психологически обоснованных схем комплектования подразделений и частей;

-         выявление и учет психологических факторов боевой подготовки военнослужащих к эффективным действиям в боевой обстановке;

-         разработку системы психологической подготовки военнослужащих к боевым действиям;

-         исследование методов, принципов и эффективных организационных схем психологической помощи военнослужащим в боевой обстановке;

-         выработку научно обоснованных психологических рекомендаций по социально-психологической реадаптации участников боевых действий;

-         анализ методов и средств психологической реабилитации ветеранов боевых действий с посттравматическими стрессовыми расстройствами.

Анализ перечисленных выше положений подчеркивает тот факт, что в настоящее время подвергается научному исследованию ничтожно малая часть психологических явлений и процессов, составляющих психологическое содержание войны.

Задача психологической науки состоит в том, чтобы, выделив психологический аспект войны в качестве приоритетного предмета своего исследования, развернуть активную исследовательскую работу по указанным выше направлениям и создать целостное научное знание о войне, позволяющее глубже понять ее природу, социальные функции и возможные механизмы управления ею.

Таким образом, война в значительной степени явление психологическое, имеющее психологическую природу и содержание. Ее познание невозможно без использования методов психологического исследования. Психология войны (см. рис.4)  представляет собой совокупность психологических причин и закономерностей возникновения  и развития войны, ее функций, феноменологии, психологической практики, осуществляемой в интересах достижения военных целей и область научных знаний, исследующих эти феномены. Ее исследованием должны заниматься различные отрасли психологии (политическая, социальная, возрастная, этнопсихология,  психология индивидуальных  различий, психофизиология, зоопсихология, психотерапия и др.), однако, главное место в исследовательской работе здесь должна занимать военная психология.  При этом психологическое знание о войне должно добываться в тесном содружестве с представителями военной науки, философии, истории, социологии, физиологии, медицины и др. Ибо продвижение в понимании сущности войны возможно лишь в тесном сотрудничестве ученых именно на границах соприкосновения психологии с другими отраслями научного знания, а так же теологии, культуры и искусства.