В офицерском собрании.
Глава
VIII
(стр 1). Князь Н.Д. Жевахов - Воспоминания.
Часть 1
Помещение, куда мы вошли, напоминало собою, как
по виду, так и по настроению находившихся в нем лиц, курзал, клуб, или
офицерское собрание в провинциальном городе, затерявшемся где-то в захолустье.
Из передней дверь вела в продолговатую комнату,
где были расставлены небольшие квадратные столы, покрытые белой скатертью, с
приготовленными уже для ужина приборами, предназначенные для штабных служащих.
Далее, в глубине, поперек комнаты, стоял длинный стол для высших чинов. Там были
места генерала Алексеева и его приближенных. Лакеи, с салфетками в руках, бегали
между столиками, расставляя бутылки с вином. Налево от передней находилась
небольших размеров квадратная комната, в углу которой стояло пианино, а посреди
- круглый стол, с разложенными на нем, в беспорядке, разорванными журналами и
газетами...
Сюда собирались после завтрака и обеда, и эта
комната являлась чем-то вроде гостиной и курительной.
Мы вошли в нее... Здесь уже находились
незнакомые нам лица и несколько священников, прибывших с фронта и вновь
назначенных. Между этими лицами шла оживленная беседа: они весело разговаривали,
балагурили и громко смеялись. Мало-помалу, один за другим, они переходили в
столовую и занимали места за столиками, продолжая начатый разговор и бросая на
ходу недокуренные папиросы на пол... Скоро столовая наполнилась вошедшими...
Каждый спешил занять свободный столик... Ни священник Яковлев, ни я не знали,
были ли места нумерованы, и садились ли каждый на свое место, или же выбирал
любое, оставшееся свободным; и потому мы стояли в нерешительности, не зная, куда
нам идти, и искали глазами свободное место...
В этот момент вошел, вернее, вбежал, в столовую,
необычайно быстрою походкою, ни на кого не глядя, с опущенными вниз глазами,
точно стесняясь присутствовавших, генерал Алексеев и, обратясь ко мне, сказал:
"Не хотите ли к нам, за общий стол?" - и, не дождавшись моего ответа, так же
быстро прошел к своему месту. Не желая оставлять священника Яковлева среди
совершенно ему незнакомых людей и не зная, относилось ли приглашение также и к
о. Александру, я оставался в нерешительности до тех пор, пока нас не заметили
мои знакомые, сидевшие за маленьким столиком, и пригласили к себе.
Заняв место, я стал искать глазами
протопресвитера Шавельского, но нигде не находил его.
В столовой царил тот характерный шум, какой
наблюдается в ресторанах, когда обедают одновременно десятки лиц, и лязг посуды,
ножей и вилок чередуясь с хлопаньем вытаскиваемых из бутылок пробок, смешивается
с гулом разных голосов... Я не выносил этого шума, и он всегда мне был
противен... По этой причине я никогда не принимал приглашения на званые обеды,
ибо не понимал, как можно делать из обеда занятие и просиживать часами за
обеденным столом...
Наблюдая эту картину, это настроение тех людей,
которые находились, казалось, у самого порога бездны и своими усилиями
сдерживали натиск врага, стремившегося свергнуть в эту бездну всю Россию, я
делал невольные параллели между тылом и фронтом, между Могилевом и Ставкою,
между этим Офицерским Собранием и тем, что находилось за его порогом...
И чем глубже я всматривался в эти параллели, тем
понятнее были мне речи моих собеседников, тем мрачнее казались перспективы, тем
безнадежнее положение... Не оживление и веселье окружающих вызывало у меня
мрачные мысли и рождало уныние; даже не слепая уверенность в победе, какая, как
психологический фактор, была ценной, смущала меня... Все это имело свое
объяснение, отражало физическую потребность рассеяться, отдохнуть от напряженной
работы и было мне понятно... Но я не мог понять того, каким образом все эти
самоуверенные и самонадеянные люди связывали свою уверенность в победе только со
стратегическими соображениями и не постигали того, что воля Божия может
обесценить все эти соображения, опрокинуть все человеческие расчеты и что нужно
считаться с этой волей и служить ей. Не понимал я и того, как могло
согласоваться настроение людей, бывших в Офицерском Собрании, с тем настроением,
какое царило не только повсеместно в России и за порогом этого Собрания, когда в
том же Могилеве нельзя было встретить ни одного человека, на лице которого не
отражались бы безысходное горе и глубокая скорбь, когда отовсюду только и
слышались жалобы на чрезмерную работу в Ставке, от которой люди сбивались с ног,
когда даже для молитвы к Богу не хватало времени и всенощная длилась только
двадцать минут...
Странным казалось мне и то, что эти же самые
люди, по выходе из Офицерского Собрания, точно сговорившись, надевали на себя
маску уныния и принимали озабоченный вид, и я спрашивал себя, где же истинное
отражение действительного положения на фронте: там ли, в столовой Офицерского
Собрания, где весело смеялись и рассказывались анекдоты, или здесь, на улице,
где люди шли с поникшей головою...
"Верно, Вы даже не предполагали, что увидите
здесь такое оживление, спокойствие и хладнокровие", - сказал мне один из моих
бывших сослуживцев по Государственной Канцелярии.
"Да, не предполагал, - ответил я, - и не только
оживление и хладнокровие, но я вижу здесь такое веселье, какого давно уже не
замечал даже в столице. Точно Вы не в Ставке, вблизи фронта, точно и войны нет
никакой"...
"Браво, браво, князь", - чуть не захлопал в
ладоши мой собеседник. "Это оттого, что ни в ком из нас нет ни малейшего
сомнения в исходе войны; что все, начиная от генерала и кончая солдатом, скованы
уверенностью в самой блестящей победе... Вдребезги разнесем Тевтонию"...
"Да на чем же Вы строите такую уверенность?" -
спросил я удивленно... "Как на чем?! На всем!" Я вопросительно посмотрел на
собеседника. "Это все Петербург наводит на всех панику, - продолжал он, - если
бы Вы знали, как отравляет нас этот вечно ноющий тыл, эти бабьи страхи... Когда
вы вернетесь в Петербург, то расскажите всем, что Вы здесь видели... Скажите,
что мы здесь чуть только не танцуем"...
"Вам виднее, - ответил я, - но у меня лично
такой уверенности нет. Я понимаю, что прифронтовой службе полезно питать
преувеличенные надежды, чтобы своим настроением вдохновлять фронт, но"...
"Нет, нет, - перебил меня собеседник, - мы
искренне исповедуем свою уверенность: Германия будет побеждена, она должна быть
побеждена!"
"Может быть и будет, - ответил я, - но в том,
что она должна быть побеждена, я сомневаюсь, ибо одинаково невыгодно как России
уничтожать Германию, так и Германии Россию"...
"Ну да: Вы известный германофил", - ответил мой
бывший сослуживец. "Нет, не потому; а потому, что, кроме воли двух враждующих
сторон, из которых каждая, естественно, хочет остаться победительницею, есть еще
третья воля, наиболее беспристрастная... Одни называют эту волю - волей Божией,
а другие - законом исторической необходимости. Война с Германией есть безумие с
обеих сторон. Каждая из этих сторон воюет, в сущности говоря, против самой
себя... Победа или поражение Германии будет победою или поражением России,
Господь не допустит такой явной бессмыслицы, и война кончится вничью"...
Мой собеседник рассмеялся и, наклонившись ко
мне, шепотом сказал мне:
"Вы знаете, если бы кто-нибудь услышал Ваши
слова, то Вас бы повесили".
"Действительно, ради этого не стоило бы
приезжать к Вам в Ставку", - ответил я, улыбаясь...
"А союзные обязательства, а это постоянное
стремление Германии колонизировать Россию, ее наглый тон, с каким она диктовала
нам свои требования, наконец ее отношение к Сербии, поведение в Бельгии, разве
Вы все это забыли? Давно было
пора обуздать эту вечную угрозу европейскому миру"...
"Нет, не забыл, - ответил я, - но эти причины,
оправдывающие войну, растворяются в одной, запрещающей нашу войну с Германией. А
Вы забыли, спрошу и я Вас, в свою очередь, что Россия и Германия являются
единственными в Европе монархиями, но не по имени, а по структуре и существу,
единственным оплотом монархического начала, единственным барьером, сдерживающим
натиск революции... Рисуете ли Вы себе те результаты, какие сделаются
неизбежными в том случае, если Россия победит Германию, а Германия выведет из
строя Россию? Придет Англия и превратит Россию в колонию, как сделала с Египтом.
Меня еще в гимназии, когда я был в 3-м классе, учили, что Англия является хищным
ястребом, живущим чужой добычей; что знаменитый Британский Музей состоит только
из награбленных сокровищ других народов... Потому-то я и являюсь германофилом,
что отдаю себе ясный отчет в той исторической роли, какую играла Англия по
отношению к России. Германия не могла играть такой гнусной роли хотя бы потому,
что для нее невыгоден разгром России; а для Англии это выгодно... И Франция, и
Англия одинаково боятся могущества как России, так и Германии, и тем больше -
взаимной дружбы последних; поэтому к разрыву между нами и немцами были
направлены все их усилия... А мы, как всегда, опростоволосились... Попались на
удочку этих интриг и немцы"...
|